Две-три девушки, в том числе Стелла и Элзи, переходили от одной группы к другой. Ровина же держалась Адама.
Постепенно с наступлением ночи ряды гостей стали редеть. Зевая и устало потягиваясь, они поднимались по каменной лестнице и уже с галереи желали спокойной ночи тем, кто оставался внизу. Человека два-три вышли на открытую веранду. Судя по всему, они добирались до своих комнат другим путем, который Крейзел показал раньше Адаму. В конце концов со стаканом бурбона в руке поднялся наверх и сам Крейзел. А вскоре, как заметил Адам, исчезла и Элзи. Следом за нею – Бретт Дилозанто с рыжеволосой Стеллой – последний час они сидели вместе.
В огромном камине осталась одна зола. Кроме Адама и Ровины, расположившихся на софе возле камина, лишь несколько человек в другом конце комнаты продолжали пить и шуметь, явно не собираясь расходиться.
– Еще глоток на сон грядущий? – спросил Адам. Ровина покачала головой. Последней порции шотландского виски с содовой ей хватило на целый час. Они проговорили весь вечер, в основном об Адаме, но совсем не по его инициативе, а потому, что Ровина ловко избегала почти всех вопросов, касавшихся ее самой. Тем не менее ему удалось разузнать, что она преподает английский. Говоря об этом, она со смехом процитировала Сервантеса: “Память у меня слаба, и забывать все стала я – даже как зовут меня”. Первым поднялся Адам.
– Выйдем на воздух?
– С удовольствием.
Они направились к выходу – никто в комнате даже не посмотрел им вслед.
На небе появилась луна. Ночь была холодная и светлая. Поверхность озера блестела от лунного света. Адам почувствовал, что Ровина стала мерзнуть, и обнял ее за плечи.
– Кажется, уже почти все пошли спать, – сказал Адам. Ровина снова тихонько рассмеялась.
– Я видела, что вы это заметили.
Адам повернул ее к себе, откинул ее голову и поцеловал.
– И мы пойдем.
Губы их снова встретились. Он почувствовал, как она крепко обняла его.
– Все, что я раньше говорила, – правда. Это не записано в контракте, – прошептала она.
– Я знаю.
– Сама девушка может здесь о чем угодно договариваться, но Хэнк строго следит за тем, чтобы все происходило на сугубо добровольных началах. – Ровина еще ближе прильнула к нему. – Хэнку наверняка хотелось бы, чтобы вы это знали. Ему важно, какого вы будете мнения о нем.
– В данный момент, – прошептал он в ответ, – Хэнк меня вообще не интересует.
Они вошли в спальню Адама через наружную дверь – тем же путем, каким попал туда Адам утром. В комнате было тепло. Кто-то предусмотрительно растопил камин, и теперь языки пламени отбрасывали свет и тени на потолок. Покрывало с двуспальной кровати было снято, верхняя простыня отвернута.
…Когда забрезжил рассвет, она спросила его с чуть насмешливой улыбкой:
– Ты все еще продолжаешь считать, что черное – это прекрасно?
– Еще в большей степени, чем прежде, – ответил Адам, и он действительно так думал.
Они спокойно лежали рядом. Ровина оперлась на локти и посмотрела на него. Затем улыбнулась.
– А из проклятых бледнолицых вы далеко не худший вариант.
Как и накануне, Адам раскурил две сигареты и одну из них протянул Ровине.
– Думаю, правильно говорят, что черное – это прекрасно, – мгновение спустя произнес он. – И еще я считаю, все действительно прекрасно, если смотреть на это через призму приятного для тебя дня.
– А сегодня выпал именно такой день?
– Знаешь, что я сказал бы сегодня? Сегодня я бы сказал: “Уродство – это прекрасно”.
– Мне хотелось бы увидеть тебя снова. Скажи, как это сделать? – проговорил Адам.
Впервые за все время в голосе Ровины зазвучали резкие нотки:
– Это исключено, и мы оба это знаем. Адам стал возражать, но Ровина приложила палец к его губам.
– До сих пор мы не лгали друг другу. Поэтому и сейчас не будем.
Адам понимал, что Ровина права: то, что здесь началось, здесь же должно и кончиться. Детройт – это не Париж, и не Лондон, и даже не Нью-Йорк. В сущности, Детройт, несмотря ни на что, – небольшой город, который только-только начинал проявлять большую терпимость к людям и происходящим вокруг них событиям, поэтому Адаму трудно было бы сохранить для себя одновременно и Детройт, и Ровину. При мысли об этом ему стало грустно. Ощущение грусти не покидало его целый день и даже поздно вечером, когда, простившись с озером Хиггинса, он двинулся в южном направлении к себе домой.
Когда Адам перед отъездом прощался с гостеприимным хозяином, тот сказал:
– Нам почти не удалось поговорить, Адам. А хотелось бы. Не возражаете, если я позвоню на следующей неделе?
Адам ответил, что будет рад.
Ровины, с которой Адам простился ранее за двумя закрытыми дверьми, нигде не было видно.
– О Боже праведный! – воскликнул Адам. – Я же совсем забыл позвонить жене. – И он виновато подумал, что еще в субботу утром намеревался позвонить Эрике, чтобы помириться. Сейчас уже воскресный вечер, а он так и не снял трубки. Правда, все это время мысли его были заполнены Ровиной, да и посмотреть Эрике в глаза после всего происшедшего Адаму было неловко.
– А может, нам свернуть с шоссе и поискать телефонную будку? – спросил Пьер Флоденхейл. Они ехали на юг по федеральному шоссе № 75 и находились в пригородах Флинта. Пьер вел автомобиль Адама от самого “коттеджа”. Дело в том, что молодой гонщик приехал туда не один, но его спутник отбыл раньше, поэтому Адам охотно предложил Пьеру подвезти его и вместе вернуться в Детройт. И когда Пьер, в свою очередь, предложил Адаму сесть вместо него за руль, тот обрадовался, так как это позволило ему немного подремать.